Фортуне де Буагобей - Дело Мотапана
— Понимаю. А если вам вернут ожерелье?
— Это другое дело! Но, к несчастью, его не вернут. Может быть, оно найдется у какого-нибудь ювелира, и я буду вынужден выкупить его, поскольку отец вора разорен и не отдаст мне эти деньги.
— А если вам все-таки вернут ожерелье и ничего не придется платить, заберете ли вы свою жалобу?
Мотапан задумался. Он смотрел на следователя, пытаясь по его лицу угадать, с какой целью был задан этот вопрос.
— Может быть, возьму, — ответил он, наконец. — Это будет зависеть от обстоятельств. Например, если Кальпренеды признаются, что кражу совершил один из них… и станут умолять меня не губить их… Боже мой! Я не хочу смерти грешника… я буду великодушен…
— Я говорю о другом, например, если вещь будет возвращена анонимно… если вор, кем бы он ни был, раскается и вернет ожерелье…
— Такого не бывает. Я не верю в раскаяние, я верю только в выгоду. Ожерелье вернут, если это будет выгодно. Впрочем, все равно, только бы вернули. Я буду очень рад получить его обратно.
— Стало быть, если кто-нибудь предложит вернуть вам ожерелье с условием забрать жалобу, вы согласитесь?
— Не откажусь, но это будет затруднительно. Если я заберу жалобу, прежде чем получу свои опалы, я рискую никогда их не увидеть.
— Конечно, они должны быть возвращены до того, как вы заберете жалобу.
— Право, я не зол… — пробормотал Мотапан, по-видимому, колеблясь. — Так чего я желаю? Я желаю только вернуть свою собственность! И если я ее верну, оставлю вора в покое.
Адриан де Куртомер ухватился за его слова.
— Этого обязательства достаточно, — сказал он. — Вот ваше ожерелье.
Куртомер открыл ящик письменного стола, вынул ожерелье и подал его Мотапану.
— Это оно! — вскрикнул барон.
Лицо его прояснилось, глаза засверкали, а руки задрожали.
— Теперь, — сказал следователь, — остается только написать заявление, что вы отзываете свою жалобу. Адресуйте свое письмо господину прокурору, остальное я беру на себя.
— Остальное — это освобождение подсудимого Кальпренеда, не правда ли? И этот молодой человек вернется в свою почтенную семью, — сказал барон с иронией, близкой к угрозе, — он отделается лишь ночью, проведенной в тюрьме, и за ужином будет рассказывать шлюхам об этом забавном приключении. Он ничем не поплатится за то, что обокрал собственного домовладельца.
— Ничто не доказывает, что он вас обокрал, — резко возразил Куртомер.
— Напротив, все доказывает это. Вы разве не заметили? В ожерелье недостает одного опала… того, который Дутрлез оторвал в стычке с подсудимым Кальпренедом.
— Или с кем-то другим.
— С тем, кто отдал вам ожерелье. Назовите мне его имя, чтобы я мог отблагодарить его, как он того заслуживает.
— Мне нечего вам сказать.
— Мне — нет, но вашему начальству вы должны будете ответить.
— Я руководствуюсь только своей совестью.
— Моя совесть стала бы упрекать меня, что я оставил виновного безнаказанным.
— Это значит, что вы не заберете свою жалобу? — бледнея, спросил Куртомер.
— Ваше предположение справедливо.
— Вы дали слово забрать ее!
— Вовсе нет. Вы задавали мне коварные вопросы, а я хотел узнать, куда вы клоните, и сделал вид, будто разделяю ваше мнение. Но я ничего вам не обещал! Вы ошиблись — тем хуже для вас!
— Милостивый государь! Выбирайте выражения…
— О! Не стоит сердиться! Вы еще раскаетесь!
— Теперь вы мне угрожаете!
— Я хочу сказать, что, если вы выведете меня из терпения, я обращусь к вашему начальству и спрошу его, что оно думает о следователе, который для того, чтобы помочь подсудимому, предлагает истцу возвратить ему украденную вещь и заставляет его забрать жалобу. Мне любопытно, как эти господа оценят сделку, которую вы желали со мной заключить. Ведь это сделка! Мое ожерелье в обмен на свободу негодяя, в участи которого вы заинтересованы… не знаю почему. А что бы вы сделали с этим ожерельем, если бы я наотрез отказался забрать жалобу? Оставили бы его у себя, зная, что оно принадлежит мне?!
Адриан де Куртомер был бледен от гнева, но сдерживался и не прерывал Мотапана, желая знать, как далеко он зайдет в своей дерзости.
— Милостивый государь, — произнес он холодно, — что бы вы мне ни ответили, я возвратил бы вам ожерелье, и вы это очень хорошо знаете. Вы имеете полное право не забирать жалобу, а я имею право расследовать дело так, как сочту нужным.
— Может быть, но теперь вы не можете прекратить дело в пользу этого негодяя. Это его отец или какой-нибудь родственник отдал вам краденую вещь. Если вы его освободите, скажут, что вы с ними сговорились.
На этот раз Куртомер потерял терпение, но тут, к счастью, вошел делопроизводитель. Приход подчиненного тотчас успокоил следователя и положил конец дерзкой речи Мотапана.
Адриан де Куртомер воспользовался этим, чтобы принять меры предосторожности против своего недобросовестного противника.
— Милостивый государь, — прибавил он, — я не сомневаюсь, что это ожерелье принадлежит вам, но я не могу вам отдать его сейчас: оно должно быть передано в канцелярию. Там вы его и получите. Прошу его вернуть.
Мотапан колебался.
— Это ваш делопроизводитель? — спросил он, кивая на Богамона, который уже оттачивал перо.
— Да, — ответил Куртомер, — но сегодня ему нечего писать, кроме акта передачи украденной вещи. А завтра вас выслушают снова, на этот раз как свидетеля. Теперь вы можете идти.
Мотапан подумал, что упорствовать было бы глупо и бесполезно.
— Вот ожерелье, — сказал он с наигранным добродушием. — Я всегда к вашим услугам, если вам вздумается меня выслушать. Честь имею кланяться.
Он положил драгоценность на письменный стол и вышел, не сказав ни слова. Он торжествовал. Найти свои опалы и уйти с уверенностью, что имя Кальпренеда обесчещено, — это было больше, чем он ожидал.
Адриан де Куртомер потерпел поражение в борьбе с бароном и понимал всю серьезность происшедшего. Погиб не только несчастный, которого он хотел спасти из уважения к маркизе де Вервен, но и он сам — непогрешимый судья, из великодушия поставивший себя в безвыходное положение. Он не хотел ни лгать, ни разглашать тайну своей тетки. Ему не оставалось ничего другого, как отказаться от карьеры.
— Богамон, — резко обратился он к делопроизводителю, который искоса смотрел на ожерелье, — отошлите свидетелей. Я ухожу.
— Я назначу им на завтра, — прошептал удивленный добряк.
— Нет! Вы дождетесь приказаний моего преемника.
— Как! Вы отказываетесь вести следствие?
— Отказываюсь. Возьмите это ожерелье и ступайте со мной в канцелярию.
